«„Цвѣтникъ Оръ-- Кошница первая. Спб, 1907. Ц, 1 р. 25 к. За послѣдніП годъ онредѣлилась разность между Москвой и Пе-тербургомъ въ пониманіи задачъ соврѳменнаго искусства. Москва не настаиваетъ на вѣчности индивидуализма, но трезво сознаетъ трудность его преодолѣнія безъ профанаціи завѣтовъ великихъ инди-видуалистовъ XIX вѣка, къ каковымъ надо причислить не только Ибсена, Уайльда, Ницше, Бодлера, но и Гете, Байрона, Шелли, Лермонтова и мн. другихъ. Не такъ-то трудно преодолѣть Гете и Ницше: такъ полагаетъ Петербургъ. „Мы преодолели, мы все преодолели*— кричать теоретики анархизма и эротизма. „333" объятья все осилить: логику, искусство, здравый смыслъ и т. д. По щучьему веленью Сезграмотныхъ и бездарныхъ Чулковыхъ (пишущихъ, однако, въ газетахъ и потому вывоаящихъ въ свѣтъ слабовольиыхъ петер-бургскихъ художниковъ) и съ соизволенія почтѳннаго, но какъ-то растерявшагося В. Иванова, сверхъ-индивидуалисты чулкистскими молоточками откалываютъ камушки отъ трудносдвигаемыхъ твердынь Ницше, Ибсена, толкутъ въ ступкѣ и этой пылью опрыски-ваютъ фланеропъ Невскаго проспекта. Но дѣло не въ томъ. Дѣло въ томъ. что московскіе индивидуалисты честнѣе относятся къ мысли, внимательнѣе къ стилю и строже къ стиху: они менѣе индивидуалисты, скорѣе художники, чѣмъ петербургскіе сверхъ-пнднвидуалисты. Тѣ пишутъ такъ, что я отказываюсь ихъ понимать: потому что .глубин ы" ихъ часто только отъ неотчетливости пред-ставленій, неряшливости формы и отъ лѣни вынашивать образъ. Они какъ будто полагаютъ, что если перепутать слова, понятія, образы, то будетъ глубина, а не сралашъ. Но я протестую противъ ералашной глубины Петербурга, и, памятуя о действительно глубокомъ, совѣтую пстѳрбургскимъ проказннкамъ, шалунамъ, бездникамъ, ка-прпзнпкамъ и глубннннкаыъ заняться логикой, чтобы умѣрить пылъ ералашно-соборнаго творчества. Творятъ соборно... стнлеыъ, пред-ставляющемъ сыЪсь изъ Маллармэ иТредьяковскаго! » — , Весы. Том 6, стр.72
«яЦвѣтникъ Opъ* во многомъ напоминаетъ вышесказанное, хотя его первая кошница и эаключаетъ яркіе, ароматные цвѣты, утонающіе... въ крапивѣ. Прежде всего В. Брюсовъ далъ стнхотвореніѳ, способное занять мѣсто въ самыхъ строгихъ іресточатіяхъ, какъ образчикъ действи- тельной русской поэзіи: тутъ ни индивидуализму ни сверхъ-индиви' дуализмъ, а искусство,—да будетъвамъ это извѣстно, гг. Чулковы... Но участь всѣхъ Чулковыхъ—уподобляться ласковому теленку, со- сать всѣхъ матокъ россійской словесности и потомъ ругать млеко, которымъ такъ неумѣло питались они. Грустью и неуловимо тонкимъ ароматомъ ироніи пропитана ,Ко-медія о Евдокіи изъ Геліополя"; авторъ өя—Ы. Кузминъ, одинъ изъ наиболѣѳ яркихъ молодыхъ талантовъ. Онъ далънамъ „Ал е к сан-лрійскія пѣсни* и незабываемую „Исторію любви этого лѣта", гдѣ юморъ и красота стиха оспариваютъ другъ друга. (Мнѣ не нравятся его „Крылья"). „Комедія" выглядитъ необы- кновенно просто, тонко и стильно. Пѣсни Филострата, Евдокіи, сти- хотворный нравоученія Ангела (напоминающія вступлѳніе хора) — все это ново и оригинально. СвЪжи стихи С. Городеикаго. Здѣсь дѣйствительная заря, а не занавѣска, действительный вздохъ къ природѣ, а не вымученная, картонная риторика, смѣнившая былую свѣжесть у нѣкоторыхъ мо- лодыхъ, быстро увядающихЪ) поэтовъ. Жаль, что С. ГородецкіП страдаетъ общимъ недостаткомъ пѳтербургскнхъ поэтовъ: немотиви- рованностью въ переходахъ отъ образа къ образу: беззвѣздныя по- ляны и тутъ же бурьяны, курганы, вѳчѳрнія раны и т. д. Какъ всегда хорошъ А. Ремизовъ. Интересенъ M- Волошинъ. Остальные? Хотѣлось бы умолчать: пышныя метафоры и рядомъ прозаичѳ-скія, ненужныя слова, вавилонская башня изъ трѳхъ-ярусныхъ сравне-ній выражающнхъ собою часто неинтересную, банальную, голую мысль. Повторяю, хьѵМось бы умолчать. Вѣдь тутъ дорогія намъ имена Бальмонта, Вяч. Иванова, Сологуба, Блока! Непріятна обязанность критика говорить правду! Хотя бы Блокъ. Онъ неустанно кощунствуетъ. Въ „Ц в ѣ т и и к ѣ" его кощунство вызываетъ только зѣвоту—не болѣе. Какъ это жаль! Жаль поэта! Сначала онъ выдвинулъ своихъ „д у р а ч к о в ъ" въ пику Прекрасной Дамѣ, которую хотѣлъ отправить на пароходъ. По- томъ обругался .Балаганчикомъ": тутъ влетѣло и мистикѣ, о которой поэтъ судить столь странно, что возникаетъ сомнѣніе въ томъ, имѣетъ ли онъ какое-либо представленіе о ней. Изъ мистика Блокъ превратился въ чпстаго лирика. Очень хорошо: лучше быть изгнаннымъ изъ Іоаннова придѣла, чѣмъ скучать въ немъ » — , Весы. Том 6, стр.73
«Сөәъ опрѳдѣлѳннаго дѣла. И у лирика есть кругъ обязанностей: держать высоко знамя искусства. Но онъ кощунствуетъ и на лирику» признавая Чулкова поәтомъ, надоЪдая дешевымъ и пріЪвшнмся модернизмомъ, доходя до такихъ стиховъ: Въ подушкахъ, вт. креслѣ, на дпванѣ Живутъ стыдливы я слова; клевеща на Весну, будто она Сѣра и неумыта. Она развратна до конца. Ахъ, Весна ли развратна? Весна безразлична сама по себѣ^ всякіЛ вноситъ въ Нее.свое содержание. На кого же сердиться поэту, если и Весна для него развратна? И хочется вздохнуть: „Надоѣли ералашныя глубины: будьте хоть лирикомъ, г. Блокъ, если вы не мистикъ; а то вы по старой привычкѣ все еще провѣщиваетесь тамъ, гдѣ вопросъ только въ отдѣлкѣ стиха". Еще нагроможденнѣе Вяч. Ивановъ. У него слова лучше стро* чекъ, а строчки лучше цѣлаго. Сложная іерархія великолѣпій для выраженія простыхъ понятій и образовъ, или даже просто ни для чего. Смуглый Элдинскій Эротъ ныряетъ для г. Иванова въ Индійскій оке-анъ за жемчужиной, виръ охваты&аетъ въ Греши г. Иванова, какъ Паоло и Франческо, мчитъ его, а онъ объявляеть намъ, что самъ пСвилъ свой вихрь". Это хорошо, что г. Ивановъ свиваетъ самъ свои вихри, но не хорошо, что вьѳтъ ихъ онъ изъ какихъ попал» географическихъ и историческихъ образовъ. Не слишкомъ ли без-застѣнчивъ словесный ,внръ" самого г. Иванова, когда отъ Индів и Греціи одновременно отправляется онъ въ славянскую словесность (,виръ* —славянское слово), уподобляясь Паоло и Франческо, влекомыхъ въ .. .не въ области ли филологнческаго водоворота? О, нѣгыПаолон Франческо носились въ подземномъ мірѣ дѣйствц-тельной страсти, а не въ филологическомъ,придуманыомъ эротизмѣ. Что хорошо у г. Иванова, это—сочетанье буквъ въ словахъ, и эдЪсь значительна его услуга словесности: сочетанье словъ безотносительно къ образамъ, смыслу и зрудиціи, неуклюже грохочущей въ стихѣ, подобно прыжкамъ тяжелой артиллеріи по ухабистымъ до-рогамъ. Г. Иванову нодражаетъ Маргарита Сабашникова. Грязенъ и непрнчесанъ, какъ всегда, въ стихахъ г. Чулковъ. Мы бы не помянули о немъ, право онъ неоскорбителенъ въ сти- хахъ, (ибо, чтобы оскорбить стихъ, надо быть все же чѣмъ-либо). На г. Блокъ, въ статьѣ неостроумно эадѣвгоій покойнаго Канта, восхва- » — , Весы. Том 6, стр.74
«лилъ таинственнаго „свѣтловэора* (рѣшившаго то, что не рѣшилъ Кантъ) и потомъ неожиданно провоагласилъ поатомъ г. Чулкова, что послѣ восхваленій Чулковымъ Блока какъ-то... неожиданно- Вотъ что дала намъ „Кошница" Оръ, Но поблагодаримъ лКош-ннцу* за нем но г) ѳ цвЪты, а не за крапиву. А ж д р в I Б Ѣ Д ы I. Георгіі Чулковъ. Тайга- Драма. Издательство „Оры*. Спб. 1907 г. Ц. 40 к. Г. Георгій Чулковъ написалъ драму. (Эге!). Драма, какъ тебѣ хо- рошо извѣстно, почтеннѣйшал читательница или читатель, есть наи-■болѣѳ зрѣлая форма поәтическаго творчества (Вниманіе!). Господинъ Чулковъ разрѣшнлся отъ творческаго бремени очень серіозной формой—поэтической драмой. Сіѳ говоритъ намъ въ пользу его, какъ врѣлаго теперь, поэта. (Слушайте, слушайте!). Онъ теперь ужъ не Чулковъ-поэтъ, а Чулковъ-драматургъ. Вкусимъ же отъ плода его. Его драма не просто драма. Его драма—драма съ настроеніями. <Лхъ'). Ежели ты полагаешь ознакомиться съ фабулой, коллизіями или катарсисомъ оной драмы,—коль ты наивенъ! Господинъ Чулковъ — сверхъ-литераторъ. (Долой литературу!). Онъ живописуетъ неопи- суемое, поетъ нѣчто дикое. Восчувствуй же сіе, читатель, и не ищи смысла. „Вы думаете, ѣдетъ ваша HeBtCTa?"-Нѣтъ. Я не знаю кто!.." —„Я думаю, что шумитъ тайга.-—• Что?"—„Я думаю, что не невѣста, а тайга*... (стр. 19). „Вникните, уважаемые читатели",—хочу я воскликнуть, не будучи въ состоянии читать далѣе.—.Нѣтъ, мы не можемъ вникнуть: при- веденное мѣсто означаетъ, что невѣста обернулась тайгой*-—»И сіе не спроста, сіе то и изображаетъ анархическую смятенность духа, производящую творческую путаницу смысла."—„Нѣтъ, ужъ поз- вольте, господинъ критикъ: сіе изображаетъ плохое заимствование изъ Метерлинка.*—„Да",—соглашаюсь я: „поколъ Василій Перловъ, ІІетръ Лавровъ и Гѳоргій Чулковъ восчувствовали, прониклись, что зсѳ тутъ дурного?*—,А то, что ежели всѣ читатели начнутъ подра- жать писателю, плохо и писателю, и читателю.*—.Да какое же тутъ подражаиіе?* - настаиваю я:—„вотъ господинъ Чулковъ раарѣшился фразой: .Сохатый пошелъ на сѣверъ" (стр. 67). Легко по- казать, что у Гамсуна въ ,Драмѣ Жизни" музыканты тоже пошли ва сЪверъ; но въдь тамъ—музыканты, а эдѣсь — сохатый: и ве просто сохатый, а, невидимому,звѣрь, во-первыхъ мистическій, а, во-вторыхъ—а нархическій. Раскрываю книгу, читаю: «Сохатый пошелъ на сѣверъ.*—„Нътъ, нѣтъ! Слѣды ведутъ на югъ!" (стр.67). Нетерпѣливый читатель опять крнчитъ на меня, стуча пальцемъ » —, Весы. Том 6, стр.75
«по книгѣ: „Узнаю и здѣсь плохое переложеніе „Драмы жизни"» гдѣ „Справедливость" шествуѳтъ на вывернутыіъ сапогахъ.-—.Вотъ и не такъ, вотъ совсг.мъ ужъ не такъ: въ приведенной тобой драмѣ-изображѳны вывернутые сапоги, а у меня въ рукахъ вывернутая драма, сверхъ-драма» т.е., правильно выражаясь, вовсе не драма» а нѣчто дикое..." Но разгнѣванный читатель захлопнулъ книгу журнала, н я вос- клицаю ему вслѣдъ между сплющенными страницами: „Постой, по- стой: коли на скудныхъ произведѳніяхъ лѳжнтъ неприкосновенность, коли бездарность господина автора опекается корифеями российской словесности (напримѣръ, господами Вяч. Ивановымъ, Блокомъ и др )> с отворяющим и ей модный покрой,-скромному ли труженику пера оспа- ривать моду?1. И раздавленный оберткой умираю, а надъ книжкой журнала читатель ругается; .стыдно писать рецензін на жалкій наборъ чу-жихъ словъ, именуемый драмой господиномъ Георгіѳмъ Чулковымъ!" Андрей В ѣ д ы 1*
«„Проталина". Альманахъ I. Подъ ред. H. Я. Абрамовича и Вл. Ленскаго. С.-Петер(іургъ. Весна 1907 г. Цѣна 75 коп. Бѣлыя ночи. Петербургски Альманахъ. 1907. Изд-во „Воль-ная типографія". Цѣна 1 p. 35 к. Говорятъ, что рецензіи развращаютъ вкусъ. Можно провести въ реценаіи какое угодно сужденіе, какъ угодно оцѣнить разбираемый матеріалъ. Но рецензія—только краткое резюмэ. Рецензеить, помня разбнраѳыыхъ авторовъ, ихъ художественное развнтіе, уподоб- ляется стрѣлочнику; стрѣлочникъ сигнализируетъ и чнтателямъ, и авторамъ: ,Путь свободенъ! Путь заложенъ!" О, какъ ютѣлъ бы я, чтобы голоса нѣкоторыхъ изъ насъ услышали тѣ немногіе лица, къ которымъ мы привыкли относиться съ уваженіемъ! Видя ихъ, со-влеченныхъ въ ложную тенденціозность, видя обманъ и провокацію, которые совершаются вокругъннхъ, мы настойчиво предостерегаемъ отъ катастрофы ихъ творчество, ихъ идейный багажь. ихъ достоинство, какъ писателей: „Берегитесь—задній ходъ: вы сходите уже съ рельсъ*. Но участьвсѣхъ предостерегателей одна: ихъ не слышать... Вотъ .Проталина". Тутъ Абрамовичъ, Андрусонъ, Бронинъ, Василевскій, Гурвичъ, Зиновьева-Лннибалъ, Ленскій, Менжинскій, Маршакъ и т, д. Это—жалкіе подражатели. Тутъ же ярко выражен- ные M. Кузмннъ, С. Ауслендеръ, А. Блокъ, А. Ремизовъ. Тутъ же подчасъ интересные С. Маковскій, Я. Годинъ и еще нѣкоторые. Прежде всего мораль: нельзя тонуть въ толпѣ ничтожностей. Чрезмѣрное стремленіе къ общенію и сліянію со всѣми въ лнтературѣ-явный прианакъ ослабленія художествениаго чутья. Можно ли печататься подъ редакціей г. Абрамовича, нѣкогда отвергнутаго серьезными цѣннтѳлями новаго искусства? Теперь онъ редактируетъ сборникъ новѣйшихъ поәтовъ и писателей и спѣшитъ напечатать себя на первой страннцѣ. Самъ г. Абрамовичъ настолько не владѣетъ стихомъ, что его едва хватило на два стихотворѳнія съ правильнымъ размѣромъ, жалкими риѳмами, еще болѣе жалкими образами. Остальное-гимназическое уп- ражнение, гдѣ нѳумвніе писать стихи маскируется свибоднымъ размЪ-ромъ. На свободный раамѣрънадоимѣть права! А то можно сказать, » — , Весы. Том 7, стр.77
«что и вирши четырехлѣтняго младенца писаны свободнымъ размѣромъ-А. Бронинъ жалко крысится на „великихъ*! ВЯ ненавижу васъ, вѳликіѳ (ну еще бы!).., за то, что мнѣ... дановъ удѣлъ... сознанье жалкаго ничтожества". Л. M. ВасилевскіЙ живописуетъ бѣлыя ночи: „тревожны ласки иіъ" и т. д. Можно было бы сказать, что и »6 е з т р е в о ж н ы": все случайно, ассоціаціи нѳврастеническія, формы никакой. И. Гурвичъ на низал ъ ожерелье словъ; я понимаю ожерелье изъ словъ-жемчужинъ, словъ-ракушекъ; но ожерелье Гурвича состоитъ изъ Содома, кургановъ, крова в а г о моря и пьедесталовъ (?). Зиновьѳвой-Аннибалъ хочется подвига-жертвы и любви-страсти. „И все это вмѣстѣ и сейчасъ*. Вотъ тутъ-то и бѣда, что имъ хочется все сразу, а пишутъ они обо всемъ вмѣстѣ. Тамъ, гдѣ они пере-стаютъ быть самими собой (гдѣ кончаются ихъ слова о ненависти къ прекрасному), они—жалкіе подражатели. Нъкоторыя строки были бы недурны у Ленскаго, если-бы это не былъ четвертый сортъ изъ Бальмонта. То же у него и въ прозѣ, гдѣ въ короткихъ строчкахъ й Ia Ремизовъ или Пшибышевскій—заемная субстанція чужихъ пѳре-живаній. Маршакъ даже не могъ придумать сюжета для стихотво ренія, не позаимствовавъ его цѣликомъ. Hy1 а форма этихъ кропаній? Форма—жалкая, скучная. У того же Маршака читаемъ, напрнмѣръ: „Гдѣ-то мы настигнули (?)* (стр. 85). Господинъ Маршакъ, вы и грамматику собственную придумали? Мѳнжинскій изъ Ёвангелія создаетъ жалкую прозу. А. Морской восклицаетъ: «Моя душа летитъ съ вами, сѣрые дикіе гуси*. Ему остается воскликнуть: „О, если-бы мнѣ стать гусемъ и не писать объ улетающихъ гусяхъ!". Довольно объ этихъ, довольноі Болѣѳ интересенъ (относительно) Годинъ. У него въ »Вечѳрнѳмъ городѣ" подчасъ приличное подражаніе В. Брюсову и отчасти А. Блоку. Есть недурныя строчки (впрочемъ, заемныя риѳмы, заемное словорасположеніе). Возбуждаетъ нѣкоторыя ожиданія П. Потемкииъ... С» Маковскій вѣренъ себѣ: гладкій стихъ, красивая реторика; но субстанція его творчества ве мраморъ, какъ у Брюсова, не лепестки и зори, какъ ин огд а у Блока, а кондитерское бәз ә. Образъ, вылепленный изъ бәзә — можетъ быть и плѣнителенъ для не-«пытныхъ поклонннковъ ,модерна", но не для истинныхъ цѣнителей. Ты не можешь быть, какъ люди, Оскверыеыаые грѣхомъ. Ты—земная вѣсть о чуяѣ міровонъ. Наготовлено недурно, съ „шикомъ*. Какъ всегда, талантливъ M. Кузминъ со своими ужимками веселаго озорства въ полутонахъ юмора и сантиментальноств: » — , Весы. Том 7, стр.78
«Рѣки, вы рѣкя, веселыя рѣки, Съ вами рдзстаться л лолженъ навѣки! Не умѣстенъ изящный Ауслендеръ въ этой книгѣ манернаго производства. А- Блокъ выделяется среди прочихъ, какъ гранит- ный камень, среди рухляковъ и песчаниковъ. Послѣ вялыхъ стиховъ въ .0 р а х ъ* у него чувствуется опять подъемъ. А. Ремизовъ, какъ всегда, грустенъ, нѣженъ, истериченъ; онъ раэсыпается въ отдъль-ныхъ отрывкахъ; общій рисунокъ у него часто слабъ, но на общѳмь фонѣ сборника его повѣсть—цѣнная жемчужина. Напрасно искать объединяющей идеи сборника= тутъ н анархо-реализмъ, и мистико-народничество, и мистико-хулиганство — чего душа проситъ. (На всякіе вкусы; оптомъ и въ розницу по дешевымъ цѣнамъ), Интѳреснѣѳ и строже по выбору альманахъ „Бѣлыя ночи". И тутъ останавливаютъ вниманіе А. Блокъ и M. Кузминъ. ,Петербургская позма* перваго заслуживаетъ самаго строгаго интереса. Стихъ его подчасъ звучитъ силой и твердостью, столь несвойственными Блоку послѣдняго періода. Онъ спитъ, пока закагь румянг, И сонно розовѣютг латы. И съ тихимъ свнстомъ сквозь туманъ Глядится змѣй, копытомъ сжатый. (Петръ) Но твердость стиха не выдержана у Блока. Нѣтъ-нѣтъ и сорвется. Такъ и въ цитируемомъ стихотвореніи, послѣ двухъ звучныхъ строфъ, строчки начинаютъ какъ-то мякнуть, ускользать изь-подъ власти художника. Такъ у Блока всегда: подъемъ къ Пушкину и — срывъ; дерзновеніе, захватывающее дыханіе, и тутъ же рядомъ жалкій наборъ словъ. Глубина переживаній, исключитель-ныхъ и влекущихъ, и—тутъ же нхъ фальсификація; крнкъ раздира-ющаго душу страданія, и — поддѣлка подъ гримасу ид іотизма. Все же Блокъ одинъ изъ нашихъ лучшихъ сонременныхъ поэтовъ. Послѣ Блока наиболѣе интересенъ M. Кузминъ. Его циклъ стиховъ „Прерванная повѣст ьи—это дерзкое нарушеніе всѣхъ стилей; Кузминъ дерааетъ съ легкой веселостью, и ему удается то, въ чемъ сорвав ('сь бы многіе л многіѳ. Отсюда его право: быть нарушителѳмъ стиля (а что стилемъ онъ владѣетъ—тому руча- тельство „Александрійскія пѣсни11, „Комедія о Евдокіи"). Слѣдуетъ отмѣтить и то обстоятельсто, что свершеній онъ еще намъ не далъ; но путь нмъ указанъ. СлабЪѳ его повѣсть „Картонный домикъ*, напечатанная безъ окончанія вслѣдствіе небрежности редакторовъ. » — , Весы. Том 7, стр.79
«роза Кузмнна, какъ всегда, отличается интересомъ Фабулы, умомъ, остротой вкуса и легкостью, почти небрежностью письма. Какъ всегда, интересенъ Ауслендеръ. Очень слабъ С. Городецкій, послѣ „Я р и" летящій по наклонной плоскости. Хороши были его короткія. повторныя строчки н напря- женный ритмъ (я бы скааалъ: .хлыстовскій") темной, задорной поааіи. Теперь у него часто нѣтъ и этого плѣняющаго насъ ритма, а беэъ него хлыстовскія выкликанія все чаще разсыпаются наборомъ словъ. Захочешь—полюбишь, захочешь—убьешь! Зваешь сама: это—бѣлая ночь. „Потому что какъ же иначе?" —хочетсяприбавить. „В оз* духъ давитъ, какъ удавъ". Почему воздухъ—удавъ. г. Городѳпкій? ,Потомучтокакъ же иначе?*-отвѣчаетъ бойко поэтъ. Я боюсь, что развязность и явный оттѣнокъ некультурно- сти (скиѳскаго .бар ы б с т в а") погубить С. Городецкаго, если на вопросы о формѣ, и смыслѣ, и о мукѣ творчества онъ будетъ отвѣ-чать своимъ „какъ же иначе". Вяч. Ивановъ далъ два стихотворенія. Одно изъ нихъ, пожалуй. и недурно. Второе сткхотвореніе начинается словомъ ,волшба" (съ мѣста въ карьеръ) и кончается словами „улыбчивы и яры". Между началомъ и концомъ—цѣпьслучайныхъ accouiauifl даже безъ .словечекъ". Плохо, очень плохо! Стоить еще отмѣтить разсужденіе Евгенія Пваьова яВсад-никъ", какъ смѣсь дикой истерики, ужимокъ. почти фиглярни-чества съ чѣмъ-то дѣйствительно глубокимъ; но и юродивые гово-вятъ правду. Я не люблю юродства. Можно, пожалуй, выделить еще M. Волошина. Вотъ все. чѣмъ могуть заинтересовать ,.Б ѣ л ы я ночи". Остальное для комплекта, ни шатко, ни валко; иногда прилично, чаще—слабо. Но даже и на этомъ блѣдномъ фонѣ грязной кляксой усажи- вается Чулковъ (ну, прямо иаъ юрты!). И рады бы петербургскіе пи- сатели обойтись беаъ него, да его не исключишь: если В. Ивановъ составляетъ проэкты путешествія къ Солнцу, г. Чулковъ ихъ при- водить въ исполненіе. Онъ—Язонъ. везущій петербуржцевъ къ Солнцу—Золотому руну. Добраго плаванія! Ахъ, господа,—когда же вы проведете цѣпи между рекламой и искусствомъ, между поэзіей и карьерой? Пока этой границы у васъ нѣтъ, ваша участь—принимать микстуры чулковской поэзіи да по- лучать толчки въ абрамовическомъ омнибусѣ отъ злыхъ Брони-ныхъ, ненавидящнхъ великихъ и лягающнхъ талантливыхъ. Аідрей Б t л ы 1. » — , Весы. Том 7, стр.80
«Алексѣй Реиявсвъ. Прудъ. Романъ. Издательство „Сиріусъ". 1908 г. Цѣна 1 руб. 25 к. Интересный писатель А. Ремизовъ! Какъ хороши его миніатюры изъ „П о с о л о н и": это—ароматныя травы, окропленныя росой, сверкающія алмазами! Прочтешь миніатюру,—словно задѣнешь тра- винку: качнется, прольетъ на грудь росныя капли. Не то ,Лимо-нарь*: здѣсь кто то строгій по строгому камню, строгіе образы съ забавными выкрутасами. Прочтешь,—скажешь: „Ну и мудрый же забавникъ этотъ Ремизовъ!". Хороши иные изъ разсказовъ А. Ремизова:—забавные-презабавные! Ни слова простого не скажетъ Ремизовъ: здѣсь щипнетъ, тамъ кивнетъ, тамъ бочкомъ подлѳтитъ, изъ паль-цевъ козу сдѣлаетъ—козой-козой набѣгаѳтъ, тамъ чебутыкомъ подкатится, и вдругъ расплачется, разрыдается. Насмѣшливымъ вопленникомъ умѣетъ быть Ремизовъ. Многому насъ научилъ. Ужъ и смѣялись мы его забавамъ, и плакали. Мы его любимъ... Многое можно было бы разсказать про тѣ искусный штуки, который открылъ А. Ремизовъ. Да здѣсь не мѣсто. Надо и о „Пру-дѣ" сказать что-нибудь. Охъ, какъ не хочется! Лучше бы и нѳ говорить о „Прудѣ"! Не нравится ,Прудъ*. Не сумѣлъ Ремизовъ ,Прудън написать. Что не говори, а Ремизову не удался .Прудъ". И не то, чтобы яркихъ страницъ здѣсь не было. Все, что угодно, отыщешь въ „ПрудЪ" у Ремизова: и сверкающую золотую рыбку перѳживанія, и золотистыя кольца солнца на зеркальной глади, в зеленую лягушку-квакушку, что квакала изъ илу, и илъ, (много илу!) вонючій, липкій. Нѣкоторыя страницы, что топь, пере- » — , Весы. Том 12, стр.60
«ыажутъ липкостью, коли пройдѳтъ черезъ нихъ читатель, не запас- шись охотничьими сапогами. Не всякій же гораздъ покупать охотничьи сапоги вмѣстѣ съ романомъ Ремизова. Да все это еще полъ-бѣды. Вся Бѣда въ томъ, что 284 страницы большого формата расшилъ Рѳмиаовъ бисерными узорами малаго формата: это—тончайшія поре-живанія души (сны, раэмышленія, молитвы) и тончайшія оииса-нія природы. Схвачена и жизнь быта. Но схватить цѣлаго нѣтъ возможности: прочтешь пять страницъ,—утомленъ; читать дальше, ничего не поймешь. Отложишь чтеніе, забудешь первыя пять страницъ. Пока читаешь, забываешь дѣйствующихъ лицъ, заОываѳшь фабулу. Рисунка нътъ въ романѣ Ремизова: и крупные штрихи, и детали расписаны акварельными полутонами. Я понимаю, когда передо мной небольшая акварель. Что выскажете объ акварели въ сорокъ квадратныхъ саженей? Стоишь у одного края картины, видишь гигантскую пятку нарисованнаго героя: чтобъ увидѣть другую пятку, надо совершить цѣлое путешествіе. И все-таки останутся пятки беэъ головы. Чтобы увидЪть голову, надо, по крайней мѣрѣ, подняться на подъемникѣ. А въ цѣломъ—это море нѣжныхъ без-форменныхъ тоновъ. Все полотно когда оно еще не просохло, вѣро-ятно, лежало на полу. Живописѳцъ вышелъ, пришѳлъ мокрый, грязный песъ и вывалялся, оставивъ на іюлотнЪ мутные слѣды- И потомъ скаталъ Ремизовъ свое полотно сверсталъ вмѣстѣ съ нѣж-ными,нобѳзформенными тонами и псиными грязными слѣдами, дай приподнесъ намъ въ видѣ объемистаго книжнаго кирпича: „Вотъ вамъ, дѣти мои: поучайтесь". Дѣти читаютъ, читаютъ и не понимаютъ. Пре-талантливая путаница, преталантливая, но... все же путаница, гдѣ десятками страницъ идетъ описаніе мелочей (комнатъ, тиканья часовъ и всего прочаго) и десятками страницъ идетъ описаніе кош- мара; случайный кошмаръ не отдѣленъ отъ фабулы, потому что фабула, распыленная въ мѳлочахъ, переходить въ кошмаръ, распы- ленный въ мелочахъ. Между тѣмъ и другимъ стоитъ: жСѣлъ. Заснулъ. Проснулся". Нельзя же такъ пытать читателей!.. Вотъ, напримѣръ, какъ начинается глава у Ремизова: „Алый и бѣлый дождь осыпающихся вишенъ и яблонь". Далѣе многозначительная точка. Далѣе съ новой строчки (очевидно, для вящей проникновенности) многозначительная фраза: „Замирающій воскресный трезвонъ", И опять многозначительная точка, многозначительная пауза, многозначительная красная строка: вЭй, плотнички лихіѳ, работай!" Это Ремизовъ восклицаѳтъ какъ бы самъ отъ себя, прорывая страницу и высовываясь изъ кни- ги. Потомъ еще нѣсколько многозначительныхъ фразъ, и прямо .Прошли экзамены". Эта фраза напоминаетъ, что есть въ этой лири- » — , Весы. Том 12, стр.61
«кѣ и фабула, а мы-то, чортъ возьми, и забыли, въ чемъ ея суть; и опять кто-то, кому-то говорить (вѣрнѣе: кѣмъ-то говорится): „Какъ стѳмнѣѳтсн, аа досками пойдемте". И т. д. и т. д. И вѣдь такихъ главъ не перечитаешь, и всѣ онѣ-сшіошная ли- рика, гдѣ смыслъ не въ цѣломъ, а въ страницахъ, смыслъ страницы въ отдѣльныхъ фразахъ, а смыслъ фразъ—въ ,словечкахъ*. Громад- ный романъ, гдѣ, прежде всего, спасаетъ форма цѣлаго, истолокъ заботливый Рѳмнзовъ въ порошокъ: толокъ въ ступкѣ усердно. Остались недотолченные осколки движенія въ родѣ: „Всталъ... сѣлъ... съѣлъ... ударилъ—сталъ душить" и т. д., но эти осколки тонуть въ большой кучѣ порошинокъ. Каждая порошинка, пожалуй, и хороша, но вѣдь ее надо вѵыикроскопъ разсматривать. Попробуйте разсмотрѣть древесину большого дерева клѣточка аа клѣточкой н вы ничего не поймете. Запомните, пожалуй, рисунокъ первыхъ клѣточѳкъ- Запоминаютсяпервыя главы .Пруда", гдѣ тонко схва- чено дЪтство героя романа въ купеческой средѣ. Въ цѣломъ ро- манъ утомителенъ. Конечно, есть отдѣльныя сцены, но, вѣдь, на то Рѳмизовъ и Pe-миэовъ, чтобы заставить насъ плакать его слезами, хихикать его смИшками, молиться его молитвами. Единственное оправданіѳ „Пру- да" въ томъ, что это—первая крупная работа талантливаго писа- теля* 1 ■ д P е I Btxut. » — , Весы. Том 12, стр.62