Образы любимые, что сердце перетрогало 7
Степные вихри 8
Печаль опустошенной, затихающей души 10
Пир 11
Рассветало. Моросило. 12
Карета 13
Хожу меж обугленных балок 14
Нынче Горе мое нарядилось 15
Сфинкс 16
Солнце — лира 17
Да и нет 18
Зову тебя в воды хрустальные 19
Вкруг колокольни обомшелой 20
Я холоден 21
Искусителю 22
– Отведи синие шторы 23
Ранняя обедня 24
Колеса 25
В недрах 26
Канделябры в синеве мерцают 27
Ночное (Слышу я тихие стужи) 28
Свидание 29
Смертию смерть 30
Серенада 31
Явлен знак. На персях напишу я 33
Вижу там в багреце заходящих лучей 34
Зарница 35
Я пронжу, пронжу иглой 36
Кругом — одна лазурь. Прозрачен небосклон 38
Над пустынными полями видится 39
Тоска 40
Странник (Восточный мотив) 42
Страстные свечи 43
Встреча 47
Божья коровка 48
Мы носились на гигантах 49
Роза и лилия 50
Старые девушки:
1. Повесть немая о тягостной страде 51
2. Ты любила стихи и была горбатая 51
3. На двое косу свою расчесала 52
Наши тени на снегах 53
Мефистофель 54
У себя 55
Голубятник 56
С дороги 57
Зеленя разбегались, струились 58
Капал дождик с шатких веток 59
В лесу:
1. Утро раннее в красных огнях 60
2. Оттепель. С длинных сосулек сбегая 60
Белые строфы 62
Гимн заре (Ведийская мелодия) 63
Маги:
Мы – цари. Жезлом державным 67
Мы – цари. В венцах, с жезлами 67
Барельеф 69
Херувимы:
1. Херувимы Ассирии, быки крылатые 70
2. Вашу правду несете вы, пращуры древние 70
из Гумилева
Книга стихов Валериана Бородаевского совсем в ином роде. В ней чувствуется знание многих метрических тайн, аллитераций, ассонансов; рифмы в ней то нежны и прозрачны, как далекое эхо, то звонки и уверенны, как сталкивающиеся серебряные щиты. Но глубокая неудовлетворенность миром и жгучая жажда иного не позволяют поэту сосредоточиться на своих об разах, они бывают не всегда продуманы, обладают досадно-случайными чертами. И так часто в самых высоких и красивых нотах его пения слышна дрожь приближающейся истерики.
Правда, он мало поет, он предпочитает говорить о своих видениях простым и страшным языком. То он видит Бога, прикурнувшего у хижины и заглядевшегося в бесплодную степь, то как в шахтах «дрожат седоватые шеи, вислые губы темничных коней». Иногда он бывает торжественным, тогда с его губ срываются слова, убедительные в своей неожиданности:
Печать Антихриста! Иуда! Страшный Суд!
Все та же ты, — икона Византии.
Но ярче твой огонь! — Сердца куют и жгут…
О, мудрецы… Рабы глухонемые!
Недаром Вячеслав Иванов называет его в своем предисловии «византийцем духа», христианство для него — право запрещать и проклинать, для него Страстная Неделя еще не закончилась Воскресеньем.
И наиболее привычные ему цвета — черный и красный, как у того, кто смотрит вокруг сквозь плотно сомкнутые веки.
Но может быть именно эта затаенная жестокость и делает его творчество глубоко индивидуальным, не смотря на заметное влияние Тютчева, Фета и В. Иванова.